– Я занимался расследованием, – сказал я, – в точности, как вы приказали.

Лицо Лейверса налилось кровью и приобрело знакомое выражение "сейчас ты у меня попляшешь!".

– Уилер! – заорал он. – Недисциплинированный, Лживый, ленивый, глупый, слабоумный…

– Лейтенант? – с надеждой спросил я.

– Вы что-нибудь узнали? – спросил он, тоже с надеждой. – Нашли убийцу или неопровержимые доказательства?

– Нет, – сказал я с сожалением. – А что у вас?

– У Полника хватило ума донести эти письма до управления, – ответил он. – Они все напечатаны на одной машинке. И машинка эта принадлежала Барбаре Арнольд.

– Как насчет отпечатков пальцев? – спросил я.

– Только Джуди Мэннерс и ваши, – сказал он. – Правда, очень много смазанных.

– Этот Джонни Кей, о котором говорится в одном из писем, – объяснил я, – был женихом Джуди. Она говорит, что его убили в Корее, но…

– Я уже допросил ее сегодня утром, – прервал меня Лейверс, – и навел справки в авиационных частях. Джон Кей действительно погиб: есть шесть свидетелей того, как его самолет взорвался в воздухе.

– Что ж, одним подозреваемым меньше, – сказал я.

Лейверс зажег сигару и тут же принялся яростно ее жевать.

– Когда я переводил вас из отдела убийств в свое управление, я думал, что вы будете работать на меня, Уилер.

– А я чем занимаюсь?! – удивился я.

– Тогда расскажите мне о работе, которую вы проделали для меня со вчерашнего вечера, – резко сказал он.

Я коротко перечислил ему все события, относившиеся к делу, за исключением своих опытов с полотенцем, чтобы не отвлекать его от сути. Когда я закончил, он кашлянул.

– И что вы обо всем этом думаете?

– Письма были отпечатаны на машинке, находящейся в доме. Может быть, их напечатала Барбара Арнольд.

Если это так, то ее могла убить Джуди Мэннерс, использовав письма как алиби.

– А следы, которые Полник обнаружил у бассейна?

– Их тоже могла оставить Джуди. А может быть, и нет. Но если письма и следы настоящие, я думаю, нам следует охранять Джуди Мэннерс.

– Уже сделано, – коротко сказал Лейверс. – Полник торчит там с восьми утра. Равель и миссис Мэннерс согласились, чтобы он пока пожил у них.

– Первый солнечный день в жизни Полника с тех пор, как он познакомился со своей женой, – сказал я.

– Заключение Мэрфи после аутопсии уже готово, – сказал шериф, игнорируя мои теплые чувства к Полнику. – Мэрфи говорит, что ничего нового для вас там нет.

Такой нож можно купить за три доллара в любой лавке.

Отпечатков пальцев, конечно, не нашли.

– Шеф, мы не полиция, а рекламное бюро: никаких фактов, одни эмоции.

– Вы можете вылететь из этого рекламного бюро в две секунды, Уилер, – угрюмо напомнил Лейверс.

– Я бы не отказался попутешествовать, – нашелся я. – Например, в Окридж. Доберусь туда часа через три-четыре… – Заметив грозное выражение лица шерифа, я быстро добавил:

– Вернусь утром. Надо же в конце концов проверить эти имена, упомянутые в письмах, а то мы даже не знаем, с чего начать.

– Можно телеграфировать местной полиции, – буркнул Лейверс.

– Джуди Мэннерс сказала, что Окридж – плохонький городок на краю пустыни, – сказал я. – Местная полиция, я думаю, не лучше. Нет уж, я предпочитаю поехать сам, шериф. Так будет надежнее и быстрее.

Он выпустил облако зловеще-черного дыма.

– Я ничего не сообщал в газеты, – сказал он. – И ваше счастье, что Равель и миссис Мэннерс согласились держать язык за зубами. Стоит этой истории получить огласку, как нам придется туго. Вы должны поймать преступника, Уилер, и сделать это как можно быстрее.

– Да, сэр, – сказал я покорно.

– Хорошо. Поезжайте в Окридж, если вы считаете, что так лучше. Но если завтра к девяти утра вы не будете в моем кабинете…

– Можете не продолжать; сэр, – вежливо остановил его я. – И спасибо.

Я совершенно не обязан был докладывать, что собираюсь вернуться в Пайн-Сити еще сегодня вечером.

В полночь у меня было назначено свидание с Камиллой, и теперь, когда Полник охранял дом на Парадиз-Бич, я мог не опасаться, что Равелю удастся оттуда вырваться. Есть все-таки справедливость на свете.

Я проехал два квартала, заполнил бак своего "остина" бензином и отправился в Окридж. Далекий путь, если учесть, что мне всего-навсего нужно было осмотреть кладбище.

Последние десять миль перед Окриджем я уже ничего не замечал, кроме пылающего ярко-синего неба и желтой пыльной дороги впереди. Железнодорожные пути, тянущиеся вдоль дороги, стали для меня такой же привычной частью пустыни, как полынь или кактусы. Затем я увидел доску с надписью "Окридж" и знак, запрещающий движение со скоростью более 35 миль в час , и внезапно очутился на главной улице.

Сверкающие рельсы проходили через весь городок, безразличные ко всему на свете, и выползали из него с другой стороны. У тротуара стояло несколько автомобилей, очевидно не покидавших своего места еще с 1935 года.

На мотеле обнадеживающе горела надпись: "Есть свободные номера". Напротив находились забегаловка и несколько лавок, давно уже, очевидно, прекративших всякие попытки вести какие-либо дела. Я понял, как великодушна была Джуди, назвав этот город конечной остановкой перед пустыней. Ни один уважающий себя поезд не остановился бы здесь дважды.

Я припарковал свой автомобиль позади забегаловки и вошел внутрь. Пот бежал у меня по лицу и стекал за воротник рубашки, которая промокла еще несколько часов назад. Внутри столовой было уютно и чисто, градусов на десять прохладнее, чем на улице, благодаря кондиционерам. Я с жадностью стал глотать ледяную воду, заказал кофе и яйца вкрутую. К тому времени, как я насытился и закурил сигарету, я решил, что снова смогу рискнуть выйти наружу. Когда официантка услышала, что я хочу посетить кладбище, ее лицо просветлело.

– Вам нужно свернуть направо, миновать мотель, а затем проехать два квартала вперед, – сказала она. – Заблудиться невозможно. Это такое красивое место! Старый Коулмен целыми днями ухаживает за могилами, и там действительно чудесно! Я сел в машину и медленно поехал мимо мотеля, глядя на бассейн, в котором вместо воды лежал слой песка. Затем свернул направо и проехал два квартала. Официантка мне не соврала: это кладбище было как оазис в пустыне. Изумрудная свежая трава, безупречная по своей чистоте, выглядела так, будто ее только что импортировали из загородного дома на Беверли-Хиллз. Выбираясь из машины, я слышал звук льющейся из шланга воды.

Открыв маленькую свежевыкрашенную калитку, я вошел на территорию кладбища. Каждая могила, каждый надгробный памятник носил на себе следы тщательного ухода.

Через пять минут чтения могильных надписей я очутился у могилы "Элиас Фрай, род. 1861, ум. 1923. Покойся в мире". Немного дальше находился мраморный памятник в виде ангела. Крылья его сверкали на солнце. Надпись была следующая: "ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ПИРЛ КОУЛМЕН, ПОКИНУВШАЯ НАС НА СЕМНАДЦАТОМ ГОДУ ЖИЗНИ". Внизу, буквами помельче, шла надпись:

"Бог дал, Бог и взял". Последняя строчка была раза в два больше предыдущей и поэтому выделялась: "МЕСТЬ ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ", – СКАЗАЛ ГОСПОДЬ".

Отступив на несколько шагов, я закурил сигарету. Щурясь от солнечных бликов, скользивших по полированной поверхности мраморных плит, я перечитал надпись, но все равно ничего не понял. Последняя строчка звучала явным диссонансом.

– Мы не любим, когда на кладбище курят, незнакомец, – раздался позади меня спокойный голос.

Я обернулся и увидел рядом с собой старика, глядевшего прямо на меня. Ему было лет семьдесят, но его спина была прямой, а бледно-голубые глаза сурово смотрели на меня с сожженного загаром лица. Он был без шляпы, в потертых джинсах, на плечи поверх голубой хлопчатобумажной рубашки был накинут плед. Пряди седых волос были плотно зачесаны назад, придавая ему почти библейский вид.